Бетонные строения Оперативного центра остались позади, и Худ направил машину к воротам военной базы Эндрюз – третьему и последнему проверочному пункту, где ему нужно было только предъявить удостоверение личности. Худ схватил телефонную трубку, по справочной узнал номер телефона больницы и тут же набрал его. Худа соединили с палатой, в которой лежал его сын.
– Алло!
– Шарон, это я. Как он? Шарон помедлила с ответом.
– Я была уверена, что ты позвонишь раньше.
– Прошу прощения. У нас возникли.., определенные осложнения. – Эта телефонная линия не была защищена от подслушивания, и Худ не мог ничего объяснить. – Как Алекс?
– Его держат в кислородной палатке.
– А инъекции?
– Не помогают. У него в легких слишком много жидкости. Врачам приходится постоянно следить за его дыханием.., пока его состояние не стабилизируется.
– Врачи встревожены?
– Я встревожена, – ответила Шарон.
– Я тоже. Но что они говорят, дорогая?
– Обычные слова. Но инъекции тоже обычные, и они не помогают.
Черт! Худ бросил взгляд на часы и про себя отпустил несколько крепких слов в адрес Роджерса, который выбрал самое неподходящее время, чтобы самовольно улететь на край света. Трудно представить более неприятную ситуацию – приходилось выбирать между больным сыном и президентом. Он выбрал президента. Случись что-то с Александром, думал Худ, все остальное покажется мне мелочами, не стоящими внимания. Но сегодня от него зависели жизни тысяч, может быть, даже десятков тысяч людей. Нужно довести начатое дело до конца, иного выхода не было.
– Я хочу позвонить в госпиталь Уолтера Рида доктору Трайасу и попросить его подъехать к Александру. Он скажет, сделано ли все возможное или нет.
– Он и меня успокоит? – спросила Шарон и положила трубку.
– Нет, – ответил Худ телефонным гудкам. – Нет, тебя он не успокоит.
Худ сжал рулевое колесо так, что почувствовал боль в пальцах. Он был зол на себя за то, что не мог быть у постели больного сына, и на Шарон за то, что она требовала от него невозможного. Разумеется, она понимала, что Пол любит ее и сына, что он очень хотел бы быть с ними в больнице, но ведь в сущности он ничем не мог им помочь. Он сидел бы рядом, успокаивал ее, потом беспомощно ходил бы по палате.., примерно так же он чувствовал себя, когда Шарон рожала детей. Однажды во время родовой схватки он попытался облегчить ей дыхание, но она крикнула, чтобы он убирался к черту и позвал медсестру. Это был важный урок – Худ понял, что женщина может нуждаться в тебе, а может хотеть тебя видеть, и это далеко не одно и то же.
Если бы только не это проклятое чувство вины! Выругавшись, Худ нажал кнопку, вызвал Багза и попросил соединить его с доктором Орлито Трайасом из госпиталя Уолтера Рида.
С трудом пробиваясь сквозь плотный поток машин, Худ в ожидании звонка еще раз отпустил несколько крепких слов в адрес Роджерса, хотя понимал, что ругать его, по сути дела, не за что. В конце концов, не зря же президент назначил Роджерса заместителем Худа? Ведь он сделал это не потому, что в свое время Роджерс блистал в американском футболе и мог «сделать игру» всей команды. Роджерс был закаленным солдатом, в ситуациях типа сегодняшней он мог предостеречь от поспешных решений. Кроме того, Роджерс был талантливым историком и особенно интересовался историей войн. Он поддерживал отличную физическую форму, каждый день проводя не меньше часа на «беговой дорожке», установленной в его кабинете. Еще он читал наизусть «Песнь о моем Сиде» на древнеиспанском – если не был занят делом, а иногда и во время работы. Конечно, такой человек должен рваться в бой с отрядом, который организовал, – генерал всегда остается генералом. К тому же разве не сам Худ поощрял в своих сотрудниках самостоятельность мышления? Наконец, если бы в характере Роджерса было меньше от ковбоя, он, как и хотел, стал бы заместителем министра обороны, и ему не пришлось бы довольствоваться утешительным призом – местом второго человека в Оперативном центре.
– Доброе утро. Кабинет доктора Трайаса. Худ включил громкую связь.
– Доброе утро, Кэт. Это Пол Худ.
– Мистер Худ! Доктор Трайас очень сожалел, что не встретился с вами вчера вечером на приеме в Национальном обществе космических исследований.
– Шарон купила билеты на «Четыре свадьбы и похороны». Мне пришлось пойти. Доктор на месте?
– К сожалению, сегодня утром у него лекции в Джорджтауне. Ему что-нибудь передать?
– Да. Скажите, что у моего сына Александра приступ астмы, он находится в больнице. Я был бы очень благодарен доктору Трайасу, если бы он его осмотрел. Если у него будет время, разумеется.
– Я уверена, он найдет время. Когда увидите сына, обнимите его за меня – он прелестный ребенок.
– Благодарю, – сказал Худ.
Поразительно, размышлял Худ, это просто поразительно. Я не могу даже вызвать врача.
У Худа мелькнула было мысль послать вместо себя в Белый дом Марту Маколл, но он тут же отказался от этой идеи. Худ высоко ценил способности Марты, однако не был уверен, что перед президентом она станет отстаивать интересы Оперативного центра, а не будет руководствоваться личными интересами и соображениями карьеры. Марта Маколл родилась в Гарлеме. Чтобы иметь возможность выучить испанский, корейский, итальянский языки и идиш, она рисовала вывески и объявления для магазинов по всему Манхэттену, потом, зарабатывая степень магистра по экономике и существуя на одну стипендию, изучила еще японский, немецкий и русский языки. На первом собеседовании с Худом Марта сказала, что в сорок девять лет она намерена разговаривать с испанцами, корейцами, итальянцами и евреями непосредственно из кабинета Генерального секретаря ООН, только уже не в качестве чьего-то рупора, а в качестве человека, формирующего политику государств, и что если Худ согласен взять ее на работу для сбора и анализа информации об экономике и главных политических деятелях всех стран мира, то он должен ей не мешать и предоставить полную свободу действий. Худ согласился взять Маколл главным образом потому, что у нее было свое мнение буквально по любому вопросу, но он опасался доверить ей руководство Оперативным центром, пока не убедится, что для нее работа центра важнее собственной карьеры.